Государственные похороны. Не в кино |Les funérailles d’état. Et pas au cinéma

Сейчас в нашем обществе ведётся много споров на исторические темы. Пишутся статьи, снимаются фильмы и якобы художественные, и так называемые документальные. Каждый автор, естественно, отстаивает свой взгляд на то или иное историческое событие. Не является исключением и «документалистика». Ведь хорошо известно, что соответствующая подборка документов отражает все же точку зрения автора, а не реальную действительность.

Взять, например, вопрос о смерти Сталина. Была ли всеобщая скорбь по этому поводу действительно всеобщей? И какой бы она ни была, что это было за явление – всенародная «амнезия» или воспитанная в течение десятилетий привычка следовать установленным стандартам?

Не собираясь выносить свои суждения на этот счёт для публичного обсуждения, хочу лишь представить свои воспоминания очевидца.

6 марта 1953 года я, 21-летний студент третьего курса МГИМО, проснулся под голос Ю. Левитана, зачитывавшего сообщение о смерти И.В. Сталина. Не помню, чтобы меня обуяла скорбь. Скорее была мысль: «А что будет дальше?»

В тот же день в Институте состоялся траурный митинг. Участники, то есть примерно полторы тысячи человек, собрались во всех залах, радиофицированных для трансляции выступлений. Наша группа оказалась в спортзале, который вмещал самое большое число людей, в дальнем конце его – под баскетбольным щитом.

Не помню, чтобы лились слёзы или еще как-то выражалась скорбь. Но, разумеется, повод для собрания не располагал к веселью.

Начались траурные выступления – от администрации, парткома, комитета комсомола. Стандартно-казённые, вызывавшие не скорбь, а скуку и иронические замечания стоявших рядом со мной друзей. Некоторое оживление вызвала комсомольская активистка: экзальтированная девушка расплакалась перед микрофоном. Ей дали стакан воды, и было слышно усиленное мощными динамиками клацание её зубов о стакан. Но полный апофегей наступил при выступлении директора Института. От волнения он оговорился, сказав: «Товарищ Сталин привёл нашу страну к полной победе ... фашизма». Вот тут уж мы сдержаться от смеха не смогли, стараясь по возможности скрывать нашу реакцию.

В ближайшее воскресенье (кажется, это было 8 марта) я поехал в подмосковное Томилино проведать деда и бабушку. Рассказал о траурном митинге. Не скрывая своего приподнятого настроения, дед серьёзно сказал: «Сейчас начнётся драка за власть».

9 марта весь Институт был снят с занятий и направлен на похороны. Доехали до метро «Кировская» и по бульварам направились в сторону Трубной площади. Главная давка началась именно там, где сливались три потока – с Бульварного кольца, Цветного бульвара и Неглинной улицы. А дальше следовало двигаться по бульвару к Пушкинской площади.

Стоны и крики давимых людей – вот общий звуковой фон, который никак не был похож на выражение скорби по «герою» похорон.

Инстинкт самосохранения побудил нас образовать каре, крепко взяв друг друга под руки и поместив внутрь каре трёх наших девушек. Так мы добрались до поворота налево, на Пушкинскую улицу (Большая Дмитровка), по которой устремились те, кто хотел добраться до Дома союзов, где был выставлен гроб. Наше решение было единодушным – разойтись по домам.

Выбравшись из толпы и переводя дух, мы наблюдали выезжавшие военные грузовики с пострадавшими людьми, а также с галошами и туфлями, потерянными в давке.

Я рассказал о том, что видел и слышал 6-9 марта 1953 года в своём, в общем, не широком круге общения. Наверное, была и подлинная скорбь. Не берусь об этом судить.

А то, что сейчас имеются случаи почитания Сталина (бюсты, портреты и т.д.) – это совсем другая тема, относящаяся к сфере современной политической борьбы.

 

Об авторе: Юрий Константинович Назаркин - профессиональный дипломат, в прошлом советский/российский посол. Представлял СССР на Конференции по разоружению, вел переговоры с США о заключении Договора по стратегическим наступательным вооружениям (СНВ-1), преподавал в Женевской высшей школе дипломатии и международных отношений.