Надина любовь |L’amour de Nadia

Жарким августовским днем 2018 года автор этих строк выискивал в читальном зале Федерального архива Швейцарии следы семьи галицийских евреев, часть которой оказалась в благословенной стране еще до эпохи войн и революций, а выжившей другой части удалось обосноваться там позже.

Бернская федеральная архивная практика, согласно которой по запросу в читальный зал приносят не отдельное дело, а целую коробку, где это дело содержится вместе с совсем посторонними материалами, весьма удобна. Таким образом, каждый любознательный исследователь (а именно таким должен быть настоящий исследователь!) может, при наличии времени, беспрепятственно заглянуть в «соседние» дела ‒ роскошь, не в каждом архиве доступная. Вот мы и заглянули. И извлекли из архивной коробки папку под названием: «Дорошенко Надя, 23.7.1924, Россия».

История жизни и любви девушки с Житомирщины оказалась невероятно трогательной. Дело Нади Дорошенко (а она по всем документам проходит именно как Nadia) в швейцарском бюрократическом смысле берет начало 11 мая 1944 года. В этот день стандартным определением Отдела полиции Федерального департамента юстиции и полиции – до того стандартным, что все, кроме имени и даты, уже заранее было отпечатано в типографии, ‒ «русская / российская гражданка», незадолго до этого нелегально перешедшая швейцарскую границу, на основании соответствующих параграфов множества положений и постановлений (их перечисление занимает десять строк) была интернирована в стране и получила разрешение на пребывание в ней за свой счет.

Из заполненной 27 апреля 1944 года анкеты мы узнаем, что Надежда Дорошенко родилась в Новоивановке где-то на Украине (населенных пунктов с таким названием множество, так что гадать не будем), что была она там сельскохозяйственной рабочей, имеющей «знания по сельскому хозяйству». Из других документов видно, что полное имя нашей героини ‒ Надежда Ивановна, девичья фамилия ‒ Сербул или Сербуль, а мать ее звали Степанидой. Однако местом рождения указана уже не Новоивановка, а Житомир. Анкету Надя заполняла, видимо, сама, поэтому, если пробраться через орфографические ошибки (писала по-немецки, надо отдать должное!), можно понять, что, будучи отправленной на принудительные работы в Германию, она с августа 1943-го по апрель 1944-го за 20 рейхсмарок в месяц трудилась на кирпичной (или черепичной ‒ слово то же) фабрике, и только там. В анкете значится «Эфтинген», но город с таким названием нами найден не был. Городок Эфринген недалеко от Базеля «подходит» как нельзя лучше: и у самой швейцарской границы расположен, и район этот глиной богат. Однако один из последующих полицейских документов назвал место пребывания Нади в Германии более четко ‒ «Эрцинген». Это тоже в Бадене, тоже рядом с границей, но подальше от Базеля, ближе к Шаффхаузену, и тут как минимум с конца XIX века существовала крупная черепичная фабрика «Эрцингер Цигельверке ГмбХ» ‒ как раз то предприятие, где могла работать Надя!

13 апреля 1944 года Надя с фабрики и вообще из Германии бежала. Границу перешла в 11 вечера в Трасадингене, в кантоне Шаффхаузен, как раз напротив Эрцингена, где в лесу была остановлена швейцарским патрулем в штатском. По ее словам, при переходе границы ей не помогал никто. Мотивом указывался только «побег с принудительной работы». При первом допросе в близлежащем Нойнкирхе она объясняла побег плохим обращением. Через несколько дней ее поселили в Базеле, на Элизабетенштрассе, 21, где находился приют для беженцев.

С работой в Швейцарии Наде повезло. Уже 17 мая руководство Базельской городской больницы обратилось в службу занятости с просьбой разрешить новоиспеченной беженке трудиться у них на подсобных работах. Ранее больница мало получала отказов о трудоустройстве людей из деревень Базеля-Сельского, Аргау или Берна, заявления приходили даже из Шварцвальда и Эльзаса, а к концу войны женского вспомогательного персонала стало катастрофически не хватать, несмотря на повышение зарплат. Руководство больницы не отказывало теперь девушкам младше 20 лет, чего не практиковалось раньше, и брало на работу даже 16-летних, несмотря на недостаток квалификации и сил. Поэтому дирекция очень просила оставить им здоровую, крепкую беженку. Разрешение от службы занятости, подкрепленное полицейской визой, не заставило себя ждать. С 20 мая Надя определялась уборщицей в больницу с месячной зарплатой в 82 франка. Статус интернированной, разумеется, не менялся: она просто оказывалась размещенной по новому адресу – Хебельштрассе, 2, где и сегодня располагается одно из зданий Университетской больницы Базеля.

О муже Нади из швейцарских документов мы узнаем крайне мало. Николай Дорошенко, родом из Житомира, родился 17 или 18 (в документах даты разнятся) ноября 1914 года (еще в одном документе возникает совсем другая дата ‒ 11 сентября 1914 года). Автомеханик по профессии, он на весну 1944 года также находился в Швейцарии в качестве интернированного. В единственном в Федеральном архиве Швейцарии документе относительно Николая, сохранившемся в деле Нади, он сам себя называет лейтенантом. В базе данных «ОБД-Мемориал» Министерства обороны Российской Федерации лейтенант Николай Дорошенко, 1914 года рождения, только один: уроженец Сталинграда, он погиб в феврале 1943 года у деревни Протасово Малоархангельского района Курской области. Рядовых же (плюс один старшина), пропавших без вести между 1941 и 1943 годами, то есть тех, кто потенциально мог оказаться в плену, а затем в швейцарском лагере для интернированных, ‒ целая дюжина. Поэтому, к величайшему сожалению, разобраться в биографии Николая Дорошенко не представляется возможным. По крайней мере, пока.

Был ли их союз как-то где-то оформлен, в гражданской администрации и/или в церкви, тоже неизвестно. Почему бы и нет, неспроста же Надя всюду официально называлась фамилией по мужу?

Краткий протокол первого допроса Нади указывал на то, что муж Николай якобы сопровождал ее в побеге, но никаких документов о самом Николае архивы не сохранили. Быть может, пометка о совместном переходе границы ‒ это все-таки ошибка? С чего бы швейцарской администрации указывать подробные сведения о женщине, а о способном носить оружие совершеннолетнем мужчине, старше ее на десять лет, к тому же представленном «супругом», вскользь упоминать где-то в сносках, как о малом ребенке? Даже если бы он был на тот момент тяжело ранен и без сознания, то все равно не исчез бы из полицейских документов. (Забегая вперед, скажем, что сам Николай датой перехода границы «вместе с женой» называет 16 апреля, что противоречит более ранним показаниям и Надежды, и швейцарских пограничников.)

В документе от 8 июля 1944 года в «деле Нади» наконец-то впервые полноценно появляется ее муж. В этот день интернированный Николай Дорошенко, «управляющий работой при разработке дров», из лагеря Цеглинген в Базеле-Сельском написал начальству, что он хотел бы находиться со своей женой, и просил для нее разрешения переехать в Цеглинген, где она смогла бы «работать в качестве починки чулок (носков)». Ранее, в июне, с таким же ходатайством к начальству обращалась и Надя. После всех необходимых согласований их просьба была удовлетворена.

Однако осенью 1944 года замаячила новая угроза расставания. К октябрю определилось, что военнопленные из лагеря Цеглинген должны были перебираться во Францию. Причины не уточнялись, но речь, разумеется, шла о возвращении первых групп интернированных в Советский Союз ‒ через марсельский порт пароходами в Одессу. А Надя в своем обращении в Федеральный департамент юстиции и полиции от 11 октября 1944 года заявляла о желании жить со своим мужем во Франции, куда якобы должен был быть переведен лагерь (оригинала письма в деле нет, имеется только перевод на французский, сделанный, видимо, кем-то в лагере). Неужели самим интернированным (и их близким, в случае Нади) ничего не говорили об их дальнейшей судьбе? Уж в третью-то страну лагерь как таковой, со всем составом, из Швейцарии точно не могли перемещать!

В ответ на Надино ходатайство последовало распоряжение ‒ очень строгое по форме: перевести ее до 18 часов 19 октября из Цеглингена в лагерь Биненберг под Листалем, в том же Базеле-Сельском. Надя повиновалась. Николай, 16-го числа уже увезенный не по своей воле из лагеря, просил в записке из Женевы, по пути во Францию, сообщить его жене будущий французский адрес, с тем чтобы она смогла к нему приехать. Как видим, тайна переезда была полностью соблюдена: Николай Дорошенко, видимо, как и все его товарищи, не знал, куда его везли. О возвращении на Родину (хотел он того или нет – неизвестно) нигде не говорилось ни слова. 25 октября Николай и его товарищ, некий Виктор Яковлев, родившийся 1 ноября 1917 года, явились с французской стороны на женевскую таможню в Тоне, желая вернуться в Швейцарию и забрать: первый – Надю, а второй ‒ невесту Катю Шульгину, жившую в семье Штуки в Йегенсторфе, в кантоне Берн. Обоих в Швейцарию не пустили, но заверили, что переданные ими письма будут доставлены женщинам по их адресам.

Что случилось потом, точно неизвестно, но дирекция лагеря Биненберг вскоре рапортовала, что 5 ноября Надя, вместе с двумя другими женщинами, из лагеря бежала. Согласно рапорту, бежали они, скорее всего, во Францию. 10 ноября на адрес Нади в Биненберг направили письмо от мужа, которое сопровождало строго-бюрократическое уведомление от полиции, что для того, чтобы отправиться вместе с мужем во Францию, Надя Дорошенко должна получить визу, а для этого подать в установленном порядке документы во французское консульство… Письмо это Надя так никогда и не прочитала. Николай ждал, обещал даже приехать встречать «многоуважаемую жену Надю», но он в большей степени зависел не от себя.

Следующее письмо ‒ открытка, отправлена французской почтой, со стандартной маркой тех времен с портретом маршала Петена, из Марселя. Непонятно, впрочем, когда и где она была написана: французский штемпель ‒ с датой 20 октября 1944 года (25-го же Николай был в Тоне на женевской границе, значит, вернулся туда из Марселя), а швейцарский ‒ аж 4 января 1945-го! «Привет из Марселя … Я очень и очень скучаю за тобой…» (орфография и пунктуация здесь и далее исправлены). В марсельской открытке наконец-то высказана подлинная цель путешествия: «… Надечка, скоро вас тоже отправят на родину…». Николай сообщал, что он задавал вопрос о том, чтобы взять ее с собой, но «это невозможно». Пока же все было грустно: «… все хорошо, только трудно без тебя, я, Надя, почти два дня ничего не кушал, так много скучал за тобой…». И далее: «…скоро мы встретимся с вами, я как сказал, так и будет, что я тебя никогда не забуду…». Увы, и эти строки до адресата не дошли.

Швейцарское делопроизводство в отношении исчезнувшей Нади Дорошенко было прекращено лишь 13 июня 1946 года. Что случилось с Надей и Николаем, мы не знаем. Будем надеяться, что они встретились, а встретившись, не попали в продолжавшуюся человеческую мясорубку и жили долго и счастливо.