Андрей Степанов: Любовь и нелюбовь к Чехову |Andreï Stepanov: L’amour et non-amour pour Tchekhov

Редакция Нашей Газеты гордится многолетними партнерскими отношениями с Русским кружком Женевского университета, несколько лет назад отметившим свое 50-летие. Мы регулярно ходим на его заседания – не на все, так как одни темы интересуют нас больше, другие – меньше. Но увидев анонс, тема которого вынесена в заголовок, сразу решили идти: из безусловной любви к Чехову, из-за того, что в последнее время в Швейцарии его много ставят и мы сами много о нем пишем, и из-за внушительного резюме лектора, любезно позволившего записать свое выступление.

Андрей Дмитриевич Степанов — доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета, переводчик, прозаик. Автор монографии «Проблемы коммуникации у Чехова» (2005), более 170 научных статей, сборника рассказов «Сказки не про людей» (2009) и двух романов, а также двадцати книг переводов с английского (Д. Дефо, Э. Гаскелл, Э. Манро, Э. Р. Берроуз, Д. Дюморье и др.). Финалист премии «Новая словесность» (2009), лауреат премии им. Н. В. Гоголя (2011).

53-летний профессор появился в аудитории в белой рубашке, темном пиджаке и джинсах, явив собой некий собирательный чеховский образ. Поставив на кафедру, лицом к аудитории, фотографию знаменитого портрета Чехова, выполненного Осипом Бразом в 1895 году, когда Антон Павлович писал «Чайку», он огласил основные темы, которых собирался коснуться в отведенный ему час с небольшим. Слушателям были обещаны краткая история становления репутации писателя при жизни и в первое десятилетие после смерти, анализ феномена «нелюбви» к Чехову некоторых поэтов Серебряного века и сложного отношения к нему Иосифа Бродского, а также рассуждение о причинах популярности чеховских пьес и рассказов у людей самых разных культур, от Японии до Великобритании и от Финляндии до Экваториальной Африки. Будем придерживаться этого плана и мы.

Формирование репутации писателя

В качестве небольшого вступления Андрей Дмитриевич отметил, что тема о любви и нелюбви к Чехову не совсем частная, поскольку Чехов воспринимается как некое зеркало, отражающие самого человека. И привел несколько высказываний о Чехове, дающих представление об эффекте его личности на современников, как любивших его, так и не очень. «Чехов – фонограф, который передает мне мой голос, мои слова» (Иннокентий Анненский). «В Чехове Россия полюбила себя» (Василий Розанов). «Все – плагиат из Чехова» (неизвестный провинциальный журналист, 1910 год). Для одних Чехов – гуманист, для других – разрушитель человечества, глубокого верующий христианин vs безусловный дарвинист, доктор, естественник… Постепенно формируется определенная репутация, и где-то с 1910-1914 гг. Чехов становится классиком русской литературы, которого ставят в ряд с великими, а пытаясь объяснить любовь/нелюбовь, повторяют уже сказанные кем-то готовые фразы.

Формирование репутации писателя – интересный вопрос социологии литературы. Нам кажется, что они всегда были гениями, классиками. Однако у каждого своя история. В 2001 году Абрам Ильич Рейтблат, ведущий российский социолог литературы, опубликовал книгу с провокационным названием «Как Пушкин вышел в гении», многих возмутившим. «Для литературоведов, даже прогрессивных, это было то же, что для верующего услышать «Как Иисус Христос вышел в боги». Рейтблат показал, что, признанный классиком в 30 лет, Пушкин до того очень правильно себя вел, используя определенные стратегии: дружил с нужными людьми; все время печатался; вовремя стал байронистом, заполнив «вакансию» поэта-романтика; выполнил соцзаказ, написав первую русскую поэму «Руслан и Людмила» и т.д. Несмотря на все это, в 1830-е годы он начал терять своего читателя, и понадобился Белинский, чтобы…

Примерно то же самое можно сказать о Чехове, с одной поправкой: он вышел в гении вопреки критике.

Отношение к Чехову прижизненной критики

Особенность Чехова как писателя состояла в том, что первые 6 лет своего творчества он работал в изданиях «малой прессы», критикой вообще не замечавшихся, но, по словам Б. М. Эйхенбаума, показывавших Россию вширь, описывая быт и не ставя крупных вопросов. Мережковский назвал Чехова бытописателем. Сборник «Пестрые рассказы» (1886), дебют с повестью «Степь» в толстом журнале и начало сотрудничества в крайне правой газете Суворина «Новое время» знаменуют его вход в большую литературу. «Критика в полном недоумении. Признавая безусловный талант – люди как живые, описание природы не хуже, чем у Тургенева, и жизненных коллизий, встречаемых на каждом шагу, – она не знает, как это оценить». Возникает оценка «пантеизм», когда бог растворен в природе, нет плохого и хорошего и любая вещь описывается с одинаковым интересом. Эта мысль развивается в статье Н. К. Михайловского «Об отцах и детях и о господине Чехове», тогда же появляется метафора фотографии применительно к творчеству писателя.

Загадка в том, почему рассказы Чехова, часто острой социальной направленности, не нравятся социальной критике? Один из возможных ответов – Чехов изображает равнодушных людей. Со временем позиция его меняется, и появляется «Скучная история», напоминающая «Смерть Ивана Ильича». «Критика сразу успокаивается и начинает писать о Чехове в спокойных тонах», используя такие слова, как атмосфера, настроение, сумерки. Тем временем публика, не читающая критику, находит «своего» Чехова, его популярность растет как на дрожжах, чему способствует успех «Чайки» и последующих трех пьес.

В июле 1904 года Чехов умирает в возрасте 44 лет, и с этого момента начинается новый этап любви к нему: выходит огромный поток мемуаров, часто простых людей, отмечающих его необыкновенные человеческие качества. Три самых известных воспоминания о Чехове принадлежат Горькому, Бунину и Куприну. В них раскрывается образ очень скромного, деликатного человека, всю свою жизнь посвятившего народу. «Как тут не вспомнить, что народническому критику Михайловскому, судившему о деревне лишь по своему имению, не понравилась повесть «Мужики»?»
Публикуются письма Чехова, подарившие огромное количество афоризмов и ставшие бестселлерами. «Сестра писателя, Мария Павловна, готовила письма к публикации, закрашивая одни места тушью, а другие вырезая маникюрными ножницами, что создает большие проблемы для литературоведов». Возникает приглаженный образ, ролевая модель: образец русского интеллигента, как на портрете Браза, размноженного в виде открытки массовыми тиражами. К 1914 году образ полностью создан.

Параллельно возникает тенденция к демифологизации и выражению разных форм нелюбви, которую можно разделить на два потока. Первый – завистники, Сальери, имена которых не-специалистам сегодня ничего не скажут. Второй – символисты.

Нелюбовь к Чехову поэтов-символистов Серебряного века

Начнем с отзыва Марины Цветаевой: «Чехова с его шуточками прибауточками усмешечками ненавижу с детства». Эта фраза показывает не всегда лежащие на поверхности свойства Марины Ивановны: ее необычайную серьезность всем, что она делает; небоязнь пафоса, что Чехову было органически чуждо; презрение к толпе, к обывателям, к читателям газет и «глотателям пустот», которые не берут ее книги, пылящиеся на полках в ожидании своего череда. Это последнее свойство дает понять, почему она и многие другие современники не любили популярного Чехова.

Всю литературу можно поделить на два класса. Первый: произведения писателей, для которых те, о ком они пишут, и те, кто их читает, - разные люди. Второй: произведения писателей, которые пишут о тех, кто их прочтет. Понятно, что поэты-символисты и даже реалисты, как Достоевский, принадлежат к первой категории, а Чехов ко второй. И его установка «на читателя» не изменилась на всем протяжении его творческой жизни.

«По большому счету, можно сказать, что Чехов – средний интеллигент, который пишет о средних интеллигентах для средних интеллигентов. Другое дело, как он это делает. А делает он это настолько тонко, что его сочинения может прочитать любой поэт-эстет. Даже Набоков, который высокого его ценил.»

Почти у каждого из великих символистов есть реплика в сторону Чехова: Брюсов, Анненский, Ахматова. Холодное уважение, но без любви, упреки в сухом уме, беспросветной скуке, высмеивании людей искусства. Фаина Раневская, урожденная Фельдман, взявшая псевдоним в честь героини Чехова, очень переживала, что обожаемая ею Анна Андреевна не любит обожаемого ею Антона Павловича. Давалось, среди прочих, такое объяснение: Ахматова так хотела расстаться с Анной Горенко, что не могла смотреть на сцене «Трех сестер», слишком напоминавших ей себя. То есть опять – зеркало.

Всего одно высказывание есть у Осипа Мандельштама – заметка о «Дяде Ване», о сложных переплетениях действующих лиц, не позволяющих разобраться, кто есть кто и кому кем приходится. У Чехова, по Мандельштаму, нет действия, есть «сожительство с присущими ему неприятностями». Мандельштам противопоставлял Чехову Гольдони, Ахматова – самого Гомера.

Бродский немного повторяет Цветаеву и Ахматову. Он дважды упоминает Чехова в своих стихах, причем один раз – в контексте почти физиологического неприятия. При этом его стихотворение «Посвящается Чехову» из 333 слов считается одним из лучших в его позднем творчестве. В нем тонко зашифрованы многочисленные отношения, в частности, Мандельштама и Ахматовой, а сама структура воспроизводит структуру чеховских пьес и попытку разобраться «кто кому дядя». Чеховское томление сексуализируется у Бродского, что дает основание говорить об определенном соревновании между ними. Общее у них – понимание ценности каждого момента.

Отношение к Чехову в современной России

Чехов – давно школьный классик, каждый ребенок обязан прочитать несколько рассказов и «Вишневый сад». Это вызывает определенный бунт и отталкивание, но в целом отношение ровное. Исключения есть, но редкие. «С большим трудом я нашел известного человека, который не любит Чехова. Это известный русский националист, автор выражения «русская весна», идеолог присоединения Крыма и Донбасса Егор Станиславович Холмогоров». В отличие от большинства националистов, он – серьёзный историк, талантливый публицист и блоггер, «хотя все, что он пишет, направлено на то, чтобы сильно исказить русскую историю и современность в пользу русского народа и России, как он ее понимает.» Он обожает Достоевского и Солженицына и терпеть не может Чехова, о чем пишет в статье, созданной в Гурзуфе, где есть музей Пушкина и дача Чехова, объединенные в единый мемориальный комплекс, затвердивший существование русской литературы в Крыму. «При этом Пушкин был в Гурзуфе три недели. Его путешествие по Крыму длилось не больше месяца и было для самого Пушкина путешествием в экзотический край.» Именно там, на пароходе, начался, с элегии «Погасло гневное светило», его байроновский период, кульминацией которого стал «Бахчисарайский фонтан», калька с восточных поэм Байрона. То есть Крым для него – не совсем Россия, а далекая экзотическая страна.

Чехов жил в Крыму шесть лет, но вынужденно – тогда считалось, что туберкулез можно вылечить только климатом. Все его письма оттуда наполнены тоской по Москве, злыми словами в адрес Ялты, где он чувствует себя как Дрейфус на Чертовом острове.

В той же Ялте стоит памятник Лесе Украинке, также лечившейся там от туберкулеза. «Так что написанное господином Холмогоровым – это, мягко говоря, если не вранье, то изгибание реальности в пользу русского народа».

Рассуждая об «Острове Сахалин», результате пяти лет трудов Чехова, воспринимавшемся русскими либералами и журналом «Русская мысль» как «подвиг честного человека», Холмогоров пишет, что писатель ехал туда не врачом, но формально проводить статистическое обследование («это уже вранье»), а на деле писать клевету на каторжную действительность. На обратном пути Чехов, согласно Холмогорову, изучал в Японии гейш – «что уж совсем вранье, поскольку в Японии Чехов не был». Выдвигается теория заговора Чехова с польскими ссыльными… При этом Чехов изначально даже не предполагал, что его допустят к каторжным – в итоге генерал-губернатор Корф разрешил ему встретиться с заключенными, за исключением политических. «Чехов не объективен, он искажает действительность, потому что он пишет, что на Сахалине дети питаются одной брюквой», - пишет Холмогоров, при этом брюква упоминается в тексте только один раз: «Рассказывают про целые семьи, которые в течение зимы не имели ни куска хлеба и питались одной только брюквой».
 
Все это не мешает Холмогорову утверждать, что Чехов игнорирует действительность. То есть тезис о зеркальности вновь подтверждается: рассуждая о войне на Донбассе и о Чехове, Холмогоров пишет абсолютно одинаково. К счастью, это в наше время исключение, идеологических противников у классика практически нет, мало кому придет в голову обвинять Чехова в русофобии. Простые же читатели, не способные сформулировать, за что они любят Чехова, повторяют известные штампы из критики. Единственный сборник, вызывающий некоторое неприятие публики, называется «Психопат» - слишком много страданий для среднего человека.

Феномен любви к Чехову людей разных стран и народов

Совсем недавно был закончен огромный труд: три тома «Чехов и мировая литература» в серии «Мировая литература». Там есть главы об Америке, Азии, Африке, обо всех европейских странах, кроме Швейцарии, если не считать писем странной русской эмигрантки Фейги Фриш, решившей переводить Чехова на немецкий и попросившей его прислать ей рукопись. Чехов не ответил.

Любопытно, каким образом Чехов вплетается в историю культуры каждой из описываемых стран, во многих из которых существует по несколько переводов его сочинений, как следствие противостояния «переводов для элиты» и «для народа» (Греция, Китай). В некоторых странах происходил двойной, а то и тройной перевод: в Индии на пенджабский язык Чехов был переведен с урду, на который он был переведен с английского, на него – с французского, а на французский уже с русского. То есть для верящих в переселение душ индусов душа Чехова пять раз переселялась из одного языка в другой. При этом и индусы, и китайцы, и англичане считают Чехова своим.

Интересно, что такое же мнение разделяют многие жители Экваториальной Африки – от Сенегала на восток, где очень хорошо знают Чехова благодаря полупрофессиональным театрам, гвоздь репертуара которых – его комедии «Медведь» и «Предложение». (Кстати, в свое время Николай Второй тоже играл в «Медведе», вместе с дочерью!) Причина успеха: понятные сенегальцам темы – обсуждение родственников, дележ земли… Достаточно поменять имена, заменить псовую охоту на лошадей, и перед вами – сенегальская действительность, зритель принимает на ура.

Японская исследовательница Саата Сэра сформулировала восемь признаков, призванных пояснить, почему Чехов – японец. Вот они:

1.    У Чехова нет громких событий, изображается быт, это похоже на хайку.
2.    Глубочайшее внимание Чехова к временам года
3.    Строгая критика человека и теплое его прощение.
4.    Настроение.
5.    Огромная роль подтекста.
6.    Молчание и паузы, близкие дзен-буддизму.
7.    Музыкальность: все начинается форте и заканчивается пианиссимо.
8.    Вера в человека, прогресс и оптимизм.

Тут остается вспомнить слова Льва Шестова, считавшего, что на протяжении 25 лет Чехов убивал человека, и прикинуть, по каким признакам можно считать Чехова швейцарцем.