На чем основывались страхи Федора Васильевича, становится ясным из писем, сохранившихся в деле Федерального архива в Берне. Некто Владимир Ананич (на конвертах писем и в следственном деле его фамилия воспроизводилась как «Ananicz», а подлинное написание кириллицей нам неизвестно), бывший товарищ Пшеничникова по лагерю в Зигене, переведенный к марту 1946-го в лагерь в Вешнау-Шененверд в кантоне Золотурн, между Аарау и Ольтеном, писал Федору в больницу как минимум два раза. Несмотря на располагающий, приятельский тон писем, Ананич обращался к Пшеничникову строго на «Вы» и письма не содержали никаких фамильярностей. При этом Ананич был посвящен в самые сокровенные мысли Федора и всячески успокаивал того относительно будущего интернированных. Вот, например, письмо от 25 марта, из которого становилось ясно, чего именно страшился Пшеничников, и не только он (орфография и пунктуация исправлены): «Вы должны выбить себе из головы эти мысли, что нас будут отправлять в Советский Союз. Этого никогда с нами не будет, и Ваше беспокойство по этому поводу совсем излишнее и неуместное. Международный Красный Крест хлопочет насчет беженцев для выезда куда-нибудь, но это дело, конечно, не так скоро можно устроить». Ананич понимал, что «в Швейцарии мы не имеем права остаться, но для нас найдут место, куда мы сможем уехать».
В письме он комментировал также свежую политическую новость: Швейцария только что установила дипломатические отношения с Советским Союзом, но, как – весьма наивно! –полагал Ананич, «это для нас нисколько не имеет значения». Чуть раньше, 19 марта, Ананич писал, что шестеро из их лагеря были отправлены в Россию, «так как они являются ворами и сидели в тюрьме за воровство». Был ли их отъезд добровольным или добровольно-принудительным, не уточнялось. А вот некий Осипов, с кем Пшеничников был явно знаком, «куда-то сбежал»; другой интернированный, Смирнов, «тоже куда-то уехал в самоволку». Корреспондент Федора Васильевича всячески подчеркивал эту лагерную вольницу и заверял, что тех, кто уезжать не хотел, в Россию «не имели намерения отправлять».
Другой корреспондент Федора Васильевича из того же лагеря в Вешнау, Иван Демков, был куда более прост и откровенен, но и он заверял, что никакой насильственной отправки на родину не будет. А даже если и будет, то десять лет лагерей в СССР не так страшны, как добровольное лишение себя жизни. В письме без даты, но тоже от марта 1946-го, Иван Демков радовался, что первая попытка самоубийства Федора не была удачной (орфография и пунктуация опять же исправлены): «… Я очень рад, что много не порезал, потому что нет никакого основания кончать жизнь самоубийством. Тогда, когда будут отправлять, по твоему неправильному мнению, и то трудно наложить на себя руки, ведь я тебе говорил, что по десять лет люди сидели и, отбывши срок, приходили домой. Как ни трудно переживать, а все-таки жить хочется». И далее: «…Ты кругом неправ, никто никуда никого не отправит и не думает отправлять. Брось все из головы дурацкие мысли, скорее поправляйся и приезжай в лагерь».
На первом письме даты нет, второе же письмо Демкова помечено 4 апреля. Неизвестно, с какой скоростью работала швейцарская военная почта и успел ли получить его адресат. Демков обратил внимание на «прощай» вместо «до свидания» в письме Пшеничникова и понял, что новая попытка самоубийства не за горами. Простодушный Демков объяснял расстройство нервов у своего товарища действием вина, которым Федор Васильевич, видимо, в последние месяцы злоупотреблял. При этом он понимал, что тот обречен и письмо, может быть, даже и не дойдет: «…если бы ты сказал, что хочешь порезаться, то можно было бы и подследить и уговорить тебя и доказать твою неправоту, но теперь, конечно, уже поздно». Жизненная философия Демкова была проста и трезва: «… будем жить, как жили и живем до сих пор, а когда придет время умирать своей смертью, то тогда успеем належаться в могиле». В СССР он вообще-то тоже не стремился: «Мы не поехали в Советский Союз почему? Потому что плохо будет там, мы хотим еще жить дальше … А раз мы хотим жить, так зачем же будем кончать самоубийством?».
Именно Демкову, скорее всего, должно было быть адресовано прощальное письмо Федора Васильевича, оставшееся незаконченным и неотправленным: «Здравствуй, многоуважаемый друг Ваня, шлю я тебе свой сердечный привет и желаю тебе всего хорошего. Дорогой Ваня, это будет, наверное, последнее письмо». И все.
К Пшеничникову в больницу раза три приезжал православный священник из Берна, швейцарец по происхождению, иеромонах Ферапонт (Хюммерих, 1900‒1988), знавший Федора с декабря 1945-го. Среди личных вещей Федора Васильевича было и Евангелие от Иоанна, напечатанное женевским «Домом Библии» и сохранившееся до настоящего времени в архивном деле; вероятно, его как раз и передавал о. Ферапонт. Солдат много беседовал со священником и, возможно, исповедовался. В своих показаниях следственной комиссии о. Ферапонт также вспоминал о страхе, который испытывал его собеседник перед возможной высылкой в СССР. Любое действие властей, простой перевод из одного лагеря в другой тот воспринимал как подготовку к будущей высылке. Священник всячески пытался отговорить Федора от мыслей о самоубийстве, но не смог... Заверяя своего подопечного, что никакая высылка никому не грозит, священник всячески хлопотал о том, чтобы Пшеничников как можно дольше не возвращался в лагерь, ибо господствовавшая там атмосфера страха (в Вешнау за восемь дней до трагедии с Пшеничниковым покончили с собой два брата-азербайджанца Алиевы) могла только навредить Федору, который (как, увы, ошибочно виделось о. Ферапонту) начинал выходить из своего психического кризиса.
Дело о смерти было закрыто. Закрыта была и история интернированных. Те, кто хотел, вернулись. Те, кто не хотел, в подавляющем большинстве вернулись тоже. История русского солдата, одного из сотен, кто оказался в Швейцарии во время Второй мировой войны, также завершилась. Он предпочел остаться в Швейцарии навеки. Он воевал; сражался за Москву, за город, где его не дождались жена и дочери, где до сих пор живут его внуки. И как бы трагически ни закончилась его жизнь, память о нем жива, и не только в имени на памятнике-кенотафе на базельском кладбище Хернли.
Борис Титов May 10, 2018