Женева воистину отвечает великому русскому писателю нелюбовью на нелюбовь. Начать с того, что в городе нет улицы, носящей его имя. Улица Льва Толстого, который толком и не жил, а только провел в Женеве несколько дней, есть, а улицы Достоевского – нет.
Но Женева не просто не любит Достоевского, она даже по-своему мстит ему, словно нарочно удаляя в глубины архивов и стирая из памяти очевидцев многое из того, что связано с историей женевской жизни писателя. К такому выводу мы пришли, когда пытались выяснить точные обстоятельства появления двух мемориальных досок, установленных в местах, связанных с Достоевским.
Мы уже писали о том, что мемориальную доску на доме по улице Монблан 16, в котором жил Достоевский с Анной Григорьевной и где умерла Сонечка, будто специально повесили так, что заметить ее практически невозможно. Нужно точно знать, где она находится, да и тогда вам придется напряженно всматриваться для того, чтобы прочесть надпись на ней. Нам удалось отыскать документ, подтверждающий озвученную еще в первом очерке информацию о том, что городские власти не были в восторге от идеи появления этой доски.
В архивах города Женевы сохранился протокол заседания Административного совета, законодательного городского органа, от 20 мая 1949 года, содержащий следующий текст: «Г-н советник Нуль / Noul [Это был, наверное, очень почтенный и, без сомнения, хороший человек, но что поделать: смешная для русского уха фамилия в сочетании с должностью – еще одна деталь, поддерживающая какую-то несуразность, насмешливость всей истории. – Примечание авторов] сообщает Совету о том, что Комитет Достоевского 14 числа сего месяца поставил его в известность о своем намерении вручить женевским властям мемориальную доску, которая должна быть установлена на здании по адресу улица Монблан 16 в пятницу 3 июня в 14 часов 30 минут. Комитет попросил господина советника присутствовать на этой небольшой церемонии. Г-н советник заметил, что при установке мемориальной доски в память о Листе, Административный совет присутствовал на церемонии в полном составе. Он поинтересовался, не стоит ли и на этот раз сделать то же самое».
Необходимо еще одно уточнение. Упомянутый в протоколе «Комитет Достоевского» ‒ это совсем не «Международное Общество Достоевского». До его создания, о чем будет сказано ниже, еще нескоро. Так что это просто какая-то инициативная группа, но нам, к сожалению, не удалось выяснить, кто в нее входил – одна из загадок, каких много в истории с памятью о Достоевском в Женеве.
Но вернемся к нашему рассказу. Как вы уже, наверное, догадались, Административный совет принял решение, что лишь «г-н советник примет приглашение, которое было ему сделано комитетом Достоевского». Еще бы, одно дело Лист, который так любил Женеву, и совсем другое дело – Достоевский.
Парадоксально, но есть немало моментов, которые роднят пребывание Листа и Достоевского в Женеве. И для того, и для другого приезд сюда знаменовал собой своеобразный «медовый месяц». Достоевский прибыл в город с молодой женой – Анной Григорьевной, а Лист – со своей возлюбленной Мари д’Агу. Оба здесь много и напряженно работали. Достоевский начал свой роман «Идиот», а Лист преподавал в Женевской консерватории и сочинил немало новых произведений − наброски пьес для сборника «Альбом путешественника» (О пребывании Листа в Женеве Наша Газета уже подробно рассказывала.) Более того, у обоих родились здесь дочери: 21 февраля 1868 года Сонечка – у Достоевских и 18 декабря 1835 Блондин – у Листа и Мари д’Агу. Лист даже посвятил новорожденной свое весьма жизнеутверждающее произведение «Женевские колокола». Правда, на этом сравнения заканчиваются. Сонечка умирает, и скорбь по ней становится апофеозом трагического состояния души Достоевского. А Лист счастлив, на его воспоминаниях о пребывании в Женеве всегда «виден» отблеск идиллии.
Со смертью дочери Достоевского связана почти мистическая история, которая, собственно, и побудила нас продолжить рассказ о жизни писателя в Женеве. Мы уже упоминали, что, как указано в метрических книгах Женевского Крестовоздвиженского храма, «дочь отставного подпоручика Достоевского» Софья 12/24 мая 1868 г., в возрасте двух с половиной месяцев, умерла «от воспаления в легких». О том, какой трагедией стала смерть дочери для Федора Михайловича и Анны Григорьевны, написано много, повторяться не будем.
Но о том, как была оформлена эта запись о смерти, упомянуть стоит, ведь отсюда и начинаются странности. К гражданской записи, совершенной в женевском ЗАГС, не придраться, разве что отец назван «von Dostoewsky ». Ну куда деть эту любовь европейцев вообще к партикулам (одному из авторов этих строк уже приходилось описывать подобное на примере лозаннской семьи Рюминых)! Скажем спасибо, что не « D’Ostoevsky », а встречалось и такое! В уже упоминавшихся церковных метриках с рождением Сонечки все в порядке: родилась 22 февраля / 5 марта 1868 г., крещена была 5/17 мая. Восприемниками указаны: Аполлон Николаевич Майков, известный поэт, близкий друг, и бабушка Анна Николаевна Сниткина. Запись же о смерти во втором, остававшемся на хранении в женевской церкви и пребывающем там доныне, экземпляре метрических книг (первый отправлялся в Петербург, ибо занималась заграничными приходами столичная духовная консистория), по какой-то нелепой ошибке помещена в 1867-й год. Причем перепутан не только год. Младенец Софья, если верить записи, скончалась почти за год до собственного рождения, 12/24 апреля 1867 года, а похоронена 14/26 апреля, причем в возрасте четырех с половиной месяцев!
Погребли девочку на кладбище Пленпале, теперь мемориальном, закрытом для новых захоронений, а в те времена − обычном городском. О плите на могиле Сонечки уже упоминалось в предыдущей статье. На момент ее публикации основным источником сведений об установке этой плиты были устные воспоминания ныне здравствующей Татьяны Георгиевны Варшавской, урожденной Дерюгиной, вдовы Владимира Сергеевича Варшавского (1906−1978), литератора и публициста, который провел последние годы жизни под Женевой. В точной дате установки плиты Татьяна Георгиевна не была уверена. Архивы конторы кладбища, равно как и архивы дирекции женевских городских кладбищ об истории плиты не знали ничего. Печатные же источники ответ дают, причём единодушный. «История и путеводитель по женевским кладбищам» Сюзанны Катари и Натали Рийе (Suzanne Kathari, Nathalie Rillet. Histoire et Guide des cimetières genevois. Edition Slatkine, 2009), равно как и более ранняя книга Патриса Росселя «Визит на кладбище Пленпале» (Patrice Rossel. Une visite du cimetière de Plainpalais. Les Îles futures, 1994), настаивают почему-то на 1986-м годе. У Росселя читаем: «Мраморная плита, под которой покоится Софья Достоевская, установлена в 1986 году. Новый могильный камень положен поверх прежнего по инициативе Международного Общества Достоевского...».
Значит, был какой-то «прежний» камень? Осенью 1980 года, то есть за шесть лет до того, как доска была якобы установлена, две крупнейшие женевские газеты затронули тему памятной доски. И «Journal de Genève» в номере от 17 сентября, и «Tribune de Genève» в номере от 18−19 октября писали о новой доске. Причем писали со слов одного человека ‒ профессора Николая Всеволодовича Первушина (1899−1993) из Канады. Заметка в «Journal de Genève» вышла даже за его прямой подписью в разделе «письма читателей»; корреспондент же «Tribune de Genève» выдал после встречи с Первушиным авторский материал. Н.В. Первушин был известный в эмигрантских кругах славист и публицист, автор многих книг, кстати, двоюродный племянник Ленина – его мать и дети Ильи Николаевича Ульянова были двоюродными братьями и сестрами). Заметим мимоходом, что ни одна биография Первушина не называет его специалистом по Достоевскому и никаких посвященных Достоевскому книг из-под его пера вроде бы не выходило.
Так вот, Николай Первушин, будучи в Европе летом 1980 года и находясь проездом в Женеве, причем проездом из итальянского Бергамо, где проходил очередной конгресс Общества Достоевского, посетил кладбище и сфотографировал могилу Сонечки Достоевской. Плита на фотографии – именно та, которую мы видим на могиле сегодня. То есть она уже была там к 1980-му году!
Помогли разобраться в этой вконец запутанной истории, как всегда, архивы. В городском архиве Женевы (Archives de la Ville de Genève) нашлось досье о могиле и установке плиты.
22 августа 1979 года решением Административного совета города Женевы концессия на захоронение Сонечки была продлена на 20 лет. Этому предшествовало ходатайство от Международного Общества Достоевского в лице Татьяны Георгиевны Варшавской. Письмо датировано 6 августа 1979 года и написано на бланке МОД и его тогдашнего исполнительного секретаря, а впоследствии почетного президента Надежды Анатольевны Натовой (1918−2005). Согласно письму, срок концессии истек в 1977 году. Общество просило сохранить могилу, на которой к этому времени не было никаких видимых знаков, ее обозначающих, но новую доску Общество уже подготовило.
В статье в «Tribune de Genève», которая была написана со слов профессора Первушина, и в заметке в «Journal de Genève» за его собственной подписью он указан как один из учредителей Общества. При этом Первушин, судя по статьям, не имел представления о том, что Общество, к основанию (и надо думать, к деятельности) которого он якобы имел прямое отношение, всего за год до его визита в Женеву, установило новую надгробную плиту, а обнаружил ее случайно. Согласно газетной статье, плита была установлена некоей «маленькой группой поклонников великого писателя», а до Общества этот факт якобы донёс только профессор. Международное Общество Достоевского, к сожалению, не ответило на наши письменные запросы о членстве в нем Николая Всеволодовича. На официальной интернет-странице Общества, где указаны все видные его члены, в том числе и уже покойные, имени Первушина нет... Очень возможно, что он к МОД вообще никакого отношения не имел или числился в лучшем случае формальным учредителем, но потом участия в работе Общества не принимал.
Согласно письму 1979 года, на могиле ничего не было, в то время как Первушин год спустя писал о какой-то старой плите, поверх которой была установлена новая. И есть основания верить Обществу (это подтверждается свидетельствами как Т. Г. Варшавской, так и, например, многолетнего преподавателя Женевского университета Симона Маркиша (1931−2003)), а вовсе не уважаемому профессору, который допускал уж слишком много неправильностей в своих текстах. Кто на деле все напутал: сам профессор, журналист или редакция, трудно сказать.
Все эти неправильности, недоговоренности, искажения фактов, скорее всего невольные, создают действительно весьма странную картину неоднозначного отношения Женевы к Достоевскому и памяти о нем. Должно было пройти почти сто пятьдесят лет со дня смерти Сонечки и почти сорок лет со времени установки плиты на ее могиле, чтобы сокрытые в архивных глубинах правдивые сведения стали достоянием тех, кого и сегодня волнуют все подробности жизни Достоевского. Мы уверены, что никакие странности, никакая путаница не могут затмить любви почитателей великого писателя и его наследия как в России, так и в Швейцарии.
